Арефьев, я помню его фамилию. И имя – Александр. Хотя звали все его Санькой, а о фамилии и не поминали. Он был из этих – вы знаете – из деревенских алкоголиков, которые с девяностых годов или таскали на себе металлолом (честно подобранный на свалке) или подрабатывали на огородах: где поле вспахать, где дрова расколоть. Иные, конечно, цветмет на этих самых огородах и воровали вместе с другими ценностями, но Арефьев таким не был. На самом деле.

Он работал на огороде у моего деда, которого с иронией называл барином. Барин держал крупное хозяйство: два сарая, забитых до отказа техникой и инструментом, крупное, по поселковым меркам, картофельное поле, штук шесть парников, множество ягод и овощей. Из фруктов только яблоки румянились на деревьях. Я помню, что любил есть их кислыми и недозревшими, твердыми, как картофель.

Работа на огороде начиналась рано, с самого подъема – в семь часов. Дед поднимался, включал радио и в первую голову отправлялся обливаться холодной водой на колонку. После закаливающей процедуры он устраивал свои обычные приготовления к трудовому дню: открывал все, строго все, сараи, вытаскивал на улицу нужный инструмент и привычно терял ключи, чтобы потом найти их в каком-нибудь замке, завалившимся в дальний угол.

К восьми дед становился у плиты и варил неизменную кашу. Примерно в это же время в дверях появлялся Арефьев. Санька всегда был одет в плотную серую рабочую рубаху с множеством карманов, такие же плотные брюки и кирзовые сапоги. На голове его небрежно сидела кепка с мягким козырьком. Лицо его было темным то ли от грязи, то ли от алкоголя, то ли от солнца. Все вместе, конечно. Все вместе. По степени его обритости можно было судить о том, что он делал в прошедшие дни – зарос, значит глухо пил. Чисто выбрит – решил ступить на тропу трезвости. Ненадолго, конечно, потому как в плату за работу входил самогон, а вместе с завтраком Саньке неизменно подавалась рюмочка мутного.

Да, дед давал ему завтрак, но обычно завтраком для работника служил вчерашний обед или ужин. Санька прихотливым не был, а дед не был трепетным в подобных вопросах. Да и вообще он трепетным не был – бесчувственный чурбан говорят про таких, или – лучше – мельничный жернов, как библейско-норвежский Исаак.

Санька выполнял различные работы, но в основном он всегда что-то копал или ассистировал – придерживал, поддерживал и подавал. Я помню, как под хорошим летним солнцем он, скинув свою рубаху и оставшись в одной футболке, рыл аккуратную квадратную яму, прерываясь иногда для того, чтобы смахнуть пот со лба и отхлебнуть немного из пластмассовой бутылки. Явно не воду.

— Для чего это? – полюбопытствовал я, совсем еще юный, но уже избегающий, по своей привычке, сохранившейся до сих пор, не обращаться к человеку на «ты» или «вы».

— Это барина надо спросить, — прохрипел Санька.

Да, хрипел он выдающимся образом, ему бы записать альбом с чувственным песнями на иностранном языке – и звезда.

Я заглянул в яму. Она уже была достаточно глубокой – виднелся песок вперемешку с глиной. Что такое глина, я, маленький, знал по себе – на глине мои копания всегда заканчивались. Санька же выкидывал на землю огромные кусы.

— Из нее можно что-то слепить? – взял я в руки глину.

— Да нет, что из нее слепишь… Это же обычная глина.

— У меня была необычная, — похвастался я.

— Вот как.

— Да. Коричневая. И голубая. Которая лечит.

— Лечит?

— Ну да.

— Вылечил кого-то?

— Да не… — я кинул глину обратно на землю, — просто так была у меня.

Я убежал по делам, чтобы не обнаруживать свое неумение использовать глину по назначению, а Санька снова отпил из своей бутылки и продолжил крушить глину. Яму нужно было углубить еще на полметра.

* * *

До обеда я молотил мяч по забору из мелкой железной сетки, слегка походящему на футбольные ворота. Это была моя извечная тренировка, которую я почти всегда проводил в одиночестве, выдумав себе не менее полутысячи виртуальных футболистов, играющих в различных командах, выдуманных, опять же, мной. Роль каждого из этих футболистов, роль целой команды, играл я. Только на воротах стоял невидимый вратарь. Если гол получался красивым, то невидимый вратарь оказывался бессилен перед ударом. Если мяч влетал в забор-ворота без изыска, то вратарь этот мяч уверенно брал. Иногда мне приходилось бывать и вратарем – в таком случае я бил мячом по аккуратно сложенным доскам, чтобы снаряд возвращался ко мне. Работал, в общем, по теннисной методике.

Когда я смотрю на старые фотографии, где я, в изодранных ботинках и с изодранным мячом, стою на фоне уходящей вдаль разбитой дороги, мне кажется, что лучше условий для тренировки не сыщешь. Возвращаясь осенью в город, я мог в этом убедиться, играя во дворе уже со своими друзьями. Я играл, без ложной скромности, хорошо. Играл уже от себя, от своего имени, а не от имени моих виртуальных футболистов.

* * *

С утра до вечера я гонял мяч, он был у меня в ногах, я отрабатывал удар и отрабатывал движение, шаг, бег, взгляд, точность. А кроме этого, наличествовала у меня идея, целая концепция собственного football world. Никакого автоматизма и рутины, только творчество и осмысленность в каждом ударе. Игра и режиссура. Замечательные тренировки.

Впрочем, существовали в моем футбольном мире и не совсем виртуальные игроки. Было там место и Саньке – известному нападающему по фамилии Арефьев, было место и деду – прекрасному и атлетичному защитнику.

Однажды дед бросил в разговоре со мной:

— А ты что Саньку не зовешь играть?

Я не нашелся что ответить.

— Он же футболист бывший. За сборную играл.

— Да? – с восторгом удивился я.

Дед хохотнул.

— Бом-бар-дир, — добавил он по слогам.

— Ничего себе.

Я уже представил себе черно-белое видео, на котором форвард советской сборной Арефьев стремительно продавливает, как говорят комментаторы, оборону соперника.

— Санька! – окликнул работника дед, — иди, отдохни. Мяч погоняй вон.

Я посмотрел на Саньку, на его кирзовые сапоги.

Он неспешно подошел к нам, держа в руках почти пустую бутылку.

— Ну все, барин, готова яма.

— Так и отдыхай до обеда, все. После обеда засунем туда кое-что, закопаем – и свободен.

— А что вы туда зароете? – спросил я.

Голова вверх, глаза любопытные.

— Так для тебя яма-то, — усмехнулся дед, — тебя и закопаем.

Я глянул на деда с недоверием.

— Если будешь мне грядки топтать и в огороде мяч пинать, — добавил он. – Вон, иди с Санькой погоняй. Он тебе покажет.

Теперь усмехнулся Санька. Хрипло.

— Там можно поиграть, — указал я но свое уличное поле, — я постаю на воротах.

— Ну давай, — снова усмехнулся Санька.

Я не в первый раз играл со взрослым – до этого и дед, и его друзья иногда пробивали мне по воротам, поэтому Саньку мне было с кем сравнивать. Тем более, я наделил его аурой футболиста. Ожидал чего-то феноменального.

Феноменального не было. Мяч летал как обычно, никаких там футбольных заморочек не присутствовало. Ну что ж, я особо не расстроился, потому что мог уверенно и картинно брать мячи. Мама всегда ругала меня за эти вратарские падения – ей же все стирать.

Пока я стоял на воротах, решил, что Санька просто растерял форму. Я ведь даже не знал, сколько ему лет. Выглядел он под пятьдесят, поэтому мог давно завязать с футболом. Да и травма вдруг какая…

Мы отправились на обед.

Санька никогда не ел за нашим столом, который стоял в гостиной, но всегда обедал на веранде. Первое, второе и рюмка, иногда две – вот его стандартное меню. После обеда он обычно уходил, вновь наполнив свою пластиковую бутылку, но сегодня оставались недоделанные дела.

Дед позволил себе полчаса полежать на диване, а потом снова отправился работать. Он имел обыкновение всегда браться за несколько дел. Вот и сегодня затеял крупный полив, починку парников и свою непонятную яму. До обеда ямой занимался только Санька, а теперь к нему присоединился и дед. Я к этому времени продолжал гонять мяч, задержавшись в доме только на время обеда.

Когда я опять заметил оживление возле ямы, то поспешил туда. Для чего-то же она копалась?

Дед и Санька скручивали толстый черный шланг. Таких возле ямы валялось несколько.

— А что это такое?

— Иди отсюда! – рыкнул дед, занятый работой. Я видел, как напрягались его мышцы, а со лба он сдувал капли пота. Санька только тихо матерился.

Я некоторое время стоял поодаль, стараясь понять, что это за шланг и зачем его нужно закапывать в яму. Идеи были разные, но все глупые. Водопровод что ли? Или для полива что-то? Зачем скручивать в таком случае? До и отверстий я в шланге что-то не увидел. Веревка какая-то, трос.

Когда один скрученный трос упал на дно ямы, я снова обратился к деду.

— Нет, ну скажи, что это?

— Слепой, что ли? Кабель это.

— А зачем его закапывать?

— Ворованный. — выделил «р» дед, — Чтобы меня с твоей мамой в тюрьму не посадили, а тебя в детский дом не забрали, — нагнал он страху.

Больше у меня вопросов не было. Раз ворованный – то пусть закапывают, как пираты клад. Здорово же. Я тоже закопал где-то в огороде две коробки со своими «драгоценными» камнями, которые собирал по окрестностям.

Мне оставалось молча следить за работой.

С кабелем было покончено, но теперь пираты удалились в сарай. Оттуда они взяли лопаты и принялись закидывать яму землей.

— Ну-ка, — позвал меня дед, — потопчись на яме.

Я потоптался.

— Еще! – скомандовал дед, — попрыгай, землю уплотни.

Они снова удалились с Санькой в сарай. На этот раз оттуда они выволокли какую-то каменную плиту.

— Отойди! — крикнул дед, и они бросили плиту на место закопанной ямы.

— Зачем? — удивился Санька.

— Я надолго его туда. Чтобы место не забыть, не застроить ничем. А на плите мангал поставим. Будет тут полянка для отдыха.

— Как похоронил кого-то, — резюмировал Санька, усмехнувшись.

— Попрыгай на плите подольше, — сказал мне дед. — Час попрыгаешь – десять рублей дам.

Почему бы не попрыгать?

* * *

Санька ушел домой. Помимо обязательной бутылки, он всегда прихватывал с собой что-нибудь съестное, оставшееся с обеда. Это для Маруськи. Его возлюбленной, с которой они делили ветхий дом где-то на окраине поселка. Я никогда не знал, где находился этот дом, и поэтому Санька казался мне суровым странником, приходящим из далеких земель. Весь поселок для меня маленького, дошкольника, был «далекими землями», которые существуют обособленно от всего нормального и скучного мира. Территория, где ютятся в старых советских зданиях магазины – что Индия; дальние глухие леса с редкими домами у дороги – что колумбова Америка. Санька точно принадлежал к этой Америке. Жил там со своей Маруськой и пил там.

Я никогда не уделял внимания тому, что Санька – алкаш, как отметил бы сейчас. Санька – это высокий работник с хриплым голосом. Почти футболист. И еще странник. И еще добрый человек.

Сколько времени суммарно я видел его за свою жизнь? Да всего какую-нибудь неделю, не больше. И все, что я о нем знал, я помню до сих пор.

Мой братец, совсем еще маленький, осваивал огород в то время, когда я уже отправился в школу. Он, братец, бегал, но не мог еще говорить, только болтал всерьез на своем языке в пару десятков слов.

Санька тогда бывал у нас реже – стал спиваться, как говорили взрослые.

Братец занял в огороде оставленное мной место соглядатая. Однажды я обнаружил его вместе с Санькой сидящими на скамейке. Оба ели морковку. Потом Санька достал из кармана своей рубахи глазированный сырок и угостил им братца. Тот «спасибо» не сказал, понятное дело.

* * *

Санька перестал приходить работать. Дед потихоньку свернул свою самогонную деятельность.

Умер Санька, как сказали, оттого, что отравился какой-то гадостью. Тем, что он пил, что добыть мог. Вместе с Маруськой отравился, и вместе же умер. В один день…

Хочется что-то сказать, что-то доброе и вместе с тем назидательное… А надо говорить? Вспоминается голубая глина.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>